Поезд тронулся, я посмотрела в окно. По перрону бежал молодой человек.
«Ксюша, я буду ждать тебя… буду ждать… Слышишь…», — доносит эхо. Девушка что-то шепчет в ответ, вытирая ладонью слезы, градом катившиеся по щекам. Парень остался далеко позади и девушка, бросив отчаянный взгляд на пустой перрон, исчезла в купе.
За окном потянулись привокзальные строения. Я сидела, облокотившись на стол, и неотрывно смотрела в окно.
— Ну, с Богом, — произнес сосед по купе проводив взглядом уплывающий перрон и зашуршал газетой. Полосы пестрели сводками новостей.
— «Федеральная армия взяла в кольцо село, где окопались боевики», — вслух читал сосед. Это был статный старик. Лицо свежее, румяное. Седые волосы аккуратно подстрижены. Сквозь тонкие губы виднелись хорошо сохранившиеся зубы. «Наверное, бывший военный», — почему-то решила я. Он поднял глаза, оглядел всех пассажиров неприветливым взглядом, и снова уткнулся в газету.
— Гуд бай, Москва, впереди нас ждет Прага, — запел сосед от меня слева . Это был невысокий, жилистый молодой человек. Его светлые волосы были гладко зачесаны назад. Светло-серые глаза и очень бледное лицо. С белыми тонкими пальцами и ухоженными ногтями, он был похож на музыканта или мне это просто казалось от-того что он всё время напевал что-то себе под нос. «Какой веселый парень! Дай Бог, чтобы ты не знал горя», произнесла я про себя, по белому завидуя его настроению. Давно не приходилось мне видеть таких веселых людей.
Рядом со стариком, что тоже выходит напротив меня, примостилась высокая, пышная блондинка. У нее была белая кожа, маленький, задранный кверху носик, и полные губы в ярко-красной помаде. Волосы обесцвечены, подстрижены рамочкой и красивые зеленые глаза. Такие женщины всегда пользуются успехом у мужчин. Лицо блондинки излучало покой и доброту. Как мне повезло с соседями: думала я, глядя на них.
— Ну что, давайте знакомиться, путь не близкий. Власов Александр Степанович, полковник в отставке, — первым заговорил старик.
— Анна, — кокетливо наклонив к нему головку, произнесла блондинка.
— Сергей. Просто Сергей. — Представился сосед слева от меня и снова замурлыкал, про поезд, уносящий его в бесконечную даль.
— Таисия, — почти прошептала я, осевшим голосом.
— А вы что, голос посадили? — участливо обратился ко мне старик.
— Да, есть немножко. Честно сказать, его приглашение к знакомству, застали меня врасплох..
— Бывает, бывает…
Как ему объяснить, что это страх? Я сидела с этими мыслями, внутренне сжавшись, и жалея, что нет большой ракушки, чтобы заползти в нее, и была совсем не рада этому энергичному старику. Мне хотелось только одного: выспаться, выспаться и тишины. Боже мой, как мне хотелось тишины. Месяц- два ехать и спать, спать, и ехать хоть на край света! Но подальше от Чечни, от войны.
Не хотелось думать о войне, о разрушенном городе, об убитых и раненых, которые остались лежать на дорогах. О бомбах, попавших в цель, о беженцах, в страхе покидающих город. Я подумаю о них потом, по приезду в Прагу, в гостинице.. Подумаю обо всём, обо всём: о человеческих внутренностях, раскиданных у Главпочтамта, часть которых повисла на дереве, о раздавленных траками танков телах. Я об этом подумаю позже, только лишь тогда когда, приеду на место. Закрою дверь на ключ, открою в ванной воду, или включу радио, чтобы никто не слышал…! Лягу на кровать, уткнусь в подушку и тогда дам волю слезам. Все свои невыплаканные слезы я пущу на вольный выпас. Я заплачу навзрыд. Буду оплакивать расстрелянного на майдане брата, оплакивать соседку оставшуюся навечно под обломками дома, тех не оперившихся десятилетних мальчишек с бутылками со смесью Молотова, бросавшиеся под танки, десятки тысяч маленьких детишек, сотни тысяч мирных жителей, заживо сожженных в Самашках, и погибших в кровавой бойне в Алдах, и исчезнувших при зачистках, и замученных в концлагерях. Братья мои и сёстра, я всех вас буду оплакивать наедине с собой, вы не бойтесь мои родные, там моих слез не увидят враги. Ох, и отведу же я свою истомившуюся по собственным слезам душу! Буду вгрызаться зубами в подушку, как тогда после артобстрела вгрызалась в сырую землю , как вгрызалась в землю, вкривь и вкось истоптанную вражеским сапогом. Срывая преграды, срывая плотины, хлынут мои слезы! И жесткий словно живой, снедающий изнутри ком, может быть, тогда исчезнет? А может быть, и нет? Может быть, свинцовой тяжестью придавит меня к земле. Порой он шевелится зверьком и кожа моя тогда пузыриться, по ней пробегают мурашки. Дай волю слезам, ну же! Требует он. А я берегу свои слезы. Берегу как сокровище, для более страшного дня! А вдруг придется увидеть такое, что этот кошмар покажется раем? И я терплю, как терпят обездоленные, униженные войной чеченские женщины.
С этими мыслями я еду в поезде, а перед взором снова возникает танк. Вернее черный остов танка. Он задавил с десяток мирных жителей, вмял их в землю, останки тел протащил по земле и, утрамбовав, хотел укатить. Но вдруг на моих глазах взрыв поднял его в воздух. Горящие тела выползают из танка, солдатские крики и вопли оглашают окрестность. Я смотрю на них, я вижу их объятых пламенем, вижу их разодранные криком рты, безумные глаза, выпученные от боли глаза и в мыслях спрашиваю себя : неужели это я? Что же стоишь безучастна? И я не нахожу ответа на свой же вопрос. Я ещё не научилась ненавидеть! Это пришло чуть позже. И теперь я тоже жажду мести. Да! Да! Враг пришел на мою землю, разрушил мой дом, убил моих братьев и сестер, сжёг мою память! И я теперь жажду мести. Мести за отнятый у моего народа мир! Мести за поруганную землю предков. И если я человек, то я имею право на эту святую месть!
Не будет никому прощения! Что с нами сделала война? Что случилось с нашими душами? Я медленно иду, переступая через лужи крови, стараясь не наступить на разорванные останки тел. Может это не я, может это страшный сон! Солдатский ботинок с культей, каски, мозги. Запах горящей кожи и тлеющего на углях мяса. Этот запах никогда не выветрится из моей души, из сознания, он будет до самой смерти преследовать меня. Как запах того тротила, густым дымом долгих двенадцать лет тлевший над Чечней, запах гари, запах крови, запах пороха и свинца! Запах которым пропитались села и поля, дома и сады, подвалы и люди прячущиеся там. Этот запах, запах войны….
Вдруг я очнулась, посмотрела по сторонам, слава Богу, что соседи заняты беседой. Ладно, о войне! Стоп! Хватит! Я потом подумаю о ней, когда приеду, и уже там, в Праге, на месте разложу мысли по полкам. Каждый ужас, каждый кошмар, что пришлось увидеть на войне, разложу по полочкам. А хватит ли полок? Пережитого горя столько много… Есть ли мера, которой можно измерить это горе? Сейчас не хочу об этом думать. Не хочу!!! И чтобы отвлечься начала думать о цели своей поездки. Продав бриллиантовые сережки, купленные когда-то родителями к свадьбе, я ехала, чтобы открыть в Чехии фирму, что давало автоматически вид на жительство, мне и моей семье. Раненный осколком муж, не смог поехать. Опять возвращаюсь к войне. Не получается убежать от неё. Будь ты трижды проклята!!!! Успокойся! Расслабься! Я закрываю глаза, но шорох газеты мешает, давит на нервы.
Наверное, не будет покоя: подумала я, видя, как яростно трясет газетой бойкий старик, гневно выкрикивая что-то. Затем к старику присоединились и эти двое. Я вижу их лица, но не слышу. Мне не хочется слушать. Я хочу спать. Спать, спать, спать….Как долго я не спала. А после тех кошмарных двадцати четырех часов объявленных Пуликовским, вовсе потеряла сон. Стоит только улететь бомбардировщикам и где-то в углу подвала прикорнуть, как тут же встаёт брызжущий слюной словно ядом испитая и обезображенная ненавистью морда генерала. Он хочет убить всех чеченцев в отместку за сына. А мы вас приглашали? Чего ринулись в Чечню как саранча? Это я спрашиваю их, ринувшихся на войну за орденами и медалями, а взамен получивших груз 200.
А старик говорит, говорит, говорит. Я смотрю, губы его побелели, из глаз сыпятся искры. Меня потихоньку начинает охватывать страх. Внутри всё холодеет! Я боюсь, что меня узнают. До смерти боюсь. На Казанском вокзале, пассажирам, сошедшим с поезда Ингушетия — Москва, пришлось пройти через такой фильтр, что расхотелось жить. Вся Россия для чеченцев хуже мачехи и везде их ждет беспощадный, унизительный фильтр. Это здесь, в мирной Первопрестольной!
Там, в Чечне, ад! Тут хуже. Там можно спрятаться, зарыться в землю, пригнуться, убежать. Здесь не спрячешься, не пригнёшься, вместо мин, силки. Попадешь в них, не жди пощады! И грабят не меньше. Везде приходится откупаться, спасать свою жизнь и жизнь своих детей и …и родных… Для чего спасать свою никчемную жизнь? Чтобы жить всю жизнь в страхе? А тем временем, соседи жарко спорят. И опять пробирает страх.
Неужели вычислили меня? Но как? Не может быть? Меня всегда принимают за свою? Я светлая, нос не крючком, какими видятся русским все нерусские, глаза зеленые. Где не требуется паспорт, там моя внешность оказывает мне неоценимую услугу. На моих глазах в метро забирают чеченского парнишку, сердце мое подскочило к горлу, дышать стало тяжело, и я чуть не упала в обморок. Без лишних разговоров парня повели неизвестно куда. Я побежала вслед, в тот момент я не думала о своих детях, оставшихся под пулями, судьба парня меня волновала больше чем своя. Запыхавшись, догнала я милиционеров. «Куда вы его ведете?» — спросила я их. Милиционеры обернулись и хмельными глазенками смотрели на меня. Смотрели как на прокаженную или свалившуюся с луны инопланетянку. «А вам-то чего?». Когда милиционер сделал пару шагов в мою сторону, я вся сжалась от страха. Какая же я дура, парню ничем не помогу, и вырвать его из железных тисков вряд ли сейчас кому под силу? А сама пострадаю. И ладно бы это! А если в тюрьму? Это позор для чеченки? И больше всего я боялась этого позора!
— Женщина, топайте своей дорогой. Кыш отсюда! Чечен он, чечен, понятно?
Было это сказано небрежно, стараясь унизить парня. Не чеченец , а чечен. И это прозвучало как приговор. Толпа замерла и ждала расправы! Тут же, не выходя из метро! Чечен, значит виноват! Мне вдруг показалась, что я стою на Гревской площади, а не в метро, в центре Москвы, и эта толпа требует крови! Всем хотелось посмотреть на отрубленную голову!
Пронзительный голос старика вернул меня в вагон. Он трясет газетой, так что на руке побелели костяшки.
— Да их знаете, их надо не такими бомбами, не простыми, а ядерной бомбой. Хоп-хоп! И нет Чечни. Старик захохотал как гиена!
— Нет необходимости в ядерной бомбе, отгородить этих чурок железной проволокой и им кранты! — Предлагал свой вариант молодой человек с пилочкой, не поднимая глаз от ухоженных рук с коротко подстриженными ногтями.
Я как будто снова очутилась в Чечне. И замелькали перед взором бомбы. Игольчатые, вакуумные, глубинные, осколочные, шариковые .…бомбы сыпались как из рога изобилия. Летчики играючи сыпали их на наши головы. Перерывы между бомбежками заполнялись установками «Град» и «Ураган». И всего этого оказалось мало. Ядерную бомбу на них…хоп-хоп..
От слов старика и этого бездушного соседа, холодом пробрало по спине, я крепко стиснула зубы. В окно врывался теплый летний ветерок, за окном проносились мирные, красивые пейзажи, но я ничего этого не видела. Я отвернулась от окна и с надеждой посмотрела в сторону красивой, добродушной блондинки, с белой, как молоко, кожей, с изумрудными глазами, с ослепительно-белыми ровными зубами. Она улыбалась, ее глаза излучали мягкий свет. Я глядела на нее как на спасительницу. Как на добрую фею, которая призовет старого Кощея к совести.
Блондинка хрустя обёрткой развернула прозрачный, ярко-красный леденец и запихнула его в рот. Раскатывая во рту конфетой она присоединилась к говорящим.
— Вы знаете, этот народ, говорят сущие разбойники и бандюги. И чего пытаются их перевоспитывать? Дали бы им свободу пусть поперхнутся ею и ваще, на кой они нам?
Блондинка, от отвращения к «разбойникам» поморщилась, и ее нос в этот момент мне напоминал пятачок, откормленного поросёнка. Мне хотелось встать и наотмашь ударить её, размазать этот, довольный собой и жизнью пятачок. От этих мыслей рука дрогнула, и ладонь покрылась испариной. Но вместо, этого я неожиданно рассмеялась. Все трое разом обернулись на меня. Старик следил за мной удивленными глазами, и на его губах мелькнуло некое подобие улыбки.
Парень и блондинка ошалело посмотрели друг на друга, и остановили недоуменный взгляд на моем лице. Я еще заходилась смехом, когда старик пробурчал: «Должно быть, смешинка в рот попала».
Блондинка пристально посмотрела на меня, а затем отвела глаза. Я откинулась на сиденье и постаралась успокоиться. -Нельзя так себя распускать. Сдерживай себя. Тебе не такое пришлось слышать, не такое видеть, пережить: диктовал внутренний голос. И я замолчала, на миг отрешившись от всего, что меня окружало. Если бы я могла себе позволить выкупить все билеты в купе. Какое, должно быть, удовольствие ехать одной несколько суток, слушая мерный стук колес, засыпать под этот стук, просыпаться и снова окунаться в тишину. И так до самой Праги. Несбыточная мечта…А тем временем, в купе продолжалась жаркая дискуссия.
Старик с молодым человеком долго еще ругали несчастный народ. Я все так же сидела отрешенно и смотрела в окно. Но нервы, расшатанные на войне, нервы огненными стрелами доставали до сердца. «Останови их!» — дергали нервы. Подняться и уйти из купе? Хотя бы на время, пока не уймется дрожь, или просто весь день, а потом всю ночь простоять в тамбуре? Все же не подвал? Намного комфортней и безопасней. Бомбить точно не будут. Здесь Россия, ее нельзя бомбить, а вот в Чечне, ради Бога, бросайте бомбы, сколько кому вздумается. Такая была установка! Я сижу и слушаю, как старик и эти двое уничтожают мою родину. Словно там живут не люди, а неземные существа. Встать не хватало сил! Я всей тяжестью оцепеневшего тела, приросла к сидению.
— А вы что скажите Таисия? Что-то вы рассеяны? Каково ваше мнение? Вы что-то молчите? Ненависть к старику вскипает в остатках моей истерзанной души.
— Что? Что вы спросили?
— Ваше мнение по наведению Конституционного порядка на сопредельной российской территории?
— Вы о войне спрашиваете?
— Ну, пусть будет война, если вам так угодно, как вы смотрите накрыть их всех, Хоп-хоп! Одной бомбой! Старик звонко хлопнул в ладоши и снова затрясся в смехе. Я оцепенела от страха! Я не знала, как поступить? Промолчать или вежливо отказаться от диалога? Не смогла.. Не имела права..Это равносильно предательству.
— Зачем же вы так? Неужели мало одной войны? Мало десятки тысяч загубленных детских душ? Под триста тысяч мирных жителей? Неужели…
Но старик, бесцеремонно оборвав мою речь, спросил еще настойчивее.
— Я вам говорю их всех надо зараз, как кастрюлю крышкой хлоп! Вы понимаете?
Я молчала.
— Он вас спрашивает, вы за то, чтобы чурок, ну этих черных на Кавказе, разом стереть в порошок? Взять, раз и — нет. — Пояснял молодой парень белыми холеными руками, будто растирая в пыль несчастный народ. Затем поднес раскрытую ладонь к вытянутым в трубочку губам и, подмигивая старику, дунул. Мои кулаки набухли кровью еще не много и я .. маленькое жаркое торнадо вскипело внутри меня и ударило в череп головы. Затылок горел, в глазах закипали слезы. Хоть бы не хлынули..О, Боже!
Я молчала, я была в растерянности..слезы душили.. Я крепилась..я вспомнила бабушку, разорванное ракетой тело брата, смерть отца, матери, вспомнила все молитвы какие знала… Я просила Аллаха, дай мне силы удержать слезы.. перед … перед…перед кем? Я лихорадочно подбирала слова … перед нелюдями! Дай мне силы… Я проглотила шершавый ком в горле.
— Вы что не русская? Вас спрашивают, как вы поступили бы с этими дикарями, возмутителями нашего спокойствия. С этими неблагодарными баранами, которые вместо того, чтобы благодарить матушку Россию, подняли бунт! Мятежники, разбойники…! — Затянула соседка.
Я снова молчала. Что я могла сказать этим нелюдям? Жестоким, беспощадным невежам. Что?
Старик на время затих, но чуть позже снова воспрял духом и с таким упоением начал рассказывать о своих подвигах. О страшных августовских событиях1968 года, когда русские танки кромсали тела, как чехов, так и словаков.
— Но вы тогда перегнули палку, это бумерангом отзывается на нас до сих пор, — недовольная, что русских не жалуют в Праге, выговаривала блондинка.
— Братская помощь, — снова напомнил гиену старик.
Терпеть дальше не было ни сил, ни желания.
— Мне очень, очень жаль, что придется делить с вами это купе, сидеть вот тут напротив вас, пользоваться одним столом с вами, дышать с вами одним воздухом. — Сказала я в лицо этим нелюдям.
— Вы что себе позволяете? — закричала блондинка.
— Ну и идите отсюдова покеда, если не в масть, — не отрываясь от ногтей заговорил молодой. Только старик, долго сверлил меня взглядом холодным глаз и сквозь стиснутые зубы процедил: «Чего вы эти чурок жалеете? Чем они вас купили?»
Я молчала. Конечно, хотелось мне сказать: «Свинья ты старая, только не хрюкаешь». Но я не стала этого делать. Зачем уподобляться нелюдям. Потянувшись рукой, взяла сумку, достала косынку и покрыла голову. Мне бояться уже было некого. Милиция осталась далеко позади. Пограничники мне не страшны, если паспорт в порядке, им дела нет до платка, а соседей чье нутро пылало ненавистью ко всему нерусскому, я не только не боялась, я их презирала. Они сидели, словно проглотив язык. И так, в полной тишине мы и доехали до цивилизации.
Таисия Ирс