Сейчас по прошествии 11 лет, когда я вспоминаю о них, своих дорогих друзьях, мои новые товарищи апеллируют к тому, что мои воспоминания по существу лишь юношеская иллюзия, возведенная мной, старым неудачником, до степени идеала, что не было рядом со мной таких людей, о коих я порой вспоминаю с восторгом и любовью на нынешних дружеских посиделках. Они говорят мне, что все мои разговоры лишь способ примириться с суровой в некотором смысле для меня действительностью. Что-то вроде защитного механизма. Мои новые товарищи не видели моих старых друзей. Они никогда меня не поймут.
С самого раннего детства. С тех пор как сосед впервые вытянул меня на улицу, на ней и проходила большая часть моей жизни. Домой я забегал только покушать, по долгому зову матери или сестры (в ее исполнении это всегда звучало грубее!) и для ночного сна. Улицей я жил. Едва открыв по утру глаза я мчался из дому к своим друзьям, стараясь проскользнуть незамеченным мимо кухни, на которой священнодействовала мать, будучи застигнутым, я возвращался домой для мучительнейшей для меня процедуры завтрака и еще пережевывая последний кусок какого-нибудь пирожка, вылетал за ворота.
Друзья. Когда они были рядом, я ощущал, как вокруг меня всегда кипела жизнь. Это были удивительные люди. Муьмин и Арби, и Рашид, и Нур-Магомед, и Мамед и еще один Арби и Мохьмад и его брат Апти и еще много чудесных парней. Если на улице не было Апти, то обязательно слонялся Рашид и мы встречаясь мигом придумывали для себя какую нибудь интересную затею, будь то какая нибудь из обычных детских игр или опаснейшее путешествие на близлежащую стройку за каучуком. Если мы по какой-то причине не могли зайти в гости к Муьмину, то уж Арби или Нур-Магомед всегда рады были нас принять. Мы были неразлучны.
[AdSense-A]
В школу мы выходили чаще всего в одно и тоже время. Частенько и домой возвращались вместе. Я вообще не представлял себе жизни, без друзей. Пересекая шоссе отделявшее наш район от города, я словно окунался в сказочную жизнь волшебного царства. Тут все было мое, родное, начиная от камней на дорогах и облаков в небе, заканчивая последним столбиком забора, огораживающего крайний дом на нашей улице. Все люди в поселке были мои.
Самые закадычные мои приятели были Муьмин и Арби. О них двоих я чаще всего вспоминаю, рассказывая о том какие прекрасные у меня были друзья. Может быть я и идеализирую их немного, но посудите сами, кажется я имею на это свое стариковское право.
Мы жили через дом друг от друга с Арбиом и через пять домов с Муьмином. То что были вместе мы постоянно — это будет слабо сказано. Мы буквально были как родные братья.
Муьмин был высоким, угрюмого вида хулиганом, от которого стонала на все лады наша школа. Арби был изощренный выдумщик на различного рода опасные мероприятия. Он был старше нас на четыре года. Он был нашим злым гением. В драках он был удивительно жесток с раннего детства. Когда я впервые стал свидетелем того, как Арби избил какого-то незадачливого приставалу, меня честно говоря замутило. Арби был подвижен, придумчив и постоянно читал исторические романы. Книги он проглатывал. В то время самым большим увлечением его, безусловно, было чтение. Я ему постоянно выносил то Купера, то Вальтера Скотта, то Джека Лондона из отцовской библиотеки. Потом он нам с Муьмином рассказывал наиболее захватившие его моменты из книг. Это было удивительно увлекательно. Арби прирожденный рассказчик. В самые героические моменты повествования, глаза его загорались огнем, он буквально проживал рассказываемые подвиги и заражал нас этим как гипнотизер. Мы шевельнутся с Муьмином боялись, когда слушали его, чтобы не дай Бог не пропустить какой нибудь важный момент рассказа. Так он нас приучил к чтению, мы с Муьмином оба потом стали запойными книгочеями. Получив очередную интересную книженцию, Муьмин частенько пропадал на несколько дней. Потом выходил на улицу с таинственным выражением лица, проникнутый прочитанным и высказывал свое мнение о романе. Тут же за книгу брался я. Муьмин также никогда не ошибался в мнении об авторе.
Вторым увлечением Арбиа были собаки. У него всегда была какая нибудь невиданной породы псина. Всенепременно огромная и опасная как крокодил. Он любил возиться со своими питомцами. Называл это воспитанием бойца. Псы немало от этого воспитания страдали, но бойцами безусловными становились. Видимо от отчаяния суровой Арбиовской методики.
Вторым же после книг увлечением Муьмина были драки. Он дрался всегда и со всеми. Все детство сколько я его помню Муьмин приставал к кому нибудь и завязывал побоища. В драках он был безжалостен, но не с тем Арбиовским холодным бешенством, а долгим угрюмым буль-тереровским желанием во чтобы то ни стало победить. Он никогда не уставал и ему всегда казалось, что соперник получил еще слишком мало люлей, еще слишком мало повержен. Муьмина боялись все.
Со мной же эти двое, если мы не дрались, (что бывало до странного часто,) проявляли удивительную заботливость и опеку. Видимо ввиду того, что я был в компании младшим. Где бы я ни был, чтобы не происходило, я знал, что эти двое встанут за мной, а когда доходило до дела, то всегда непреступной стеной передо мной.
Как то раз, после просмотра очередной саги о Робине Гуде, мы — поселковская детвора заболели идеей о луках, стрелах, мечах и поединках. У каждого мальчика на улице появились луки и мечи, щиты и стрелы. Кому сделал старший брат, кто справился сам. Я же, после долгого нытья уговорил отца сделать себе лук и меч. Мы с ним рано утром вышли в сады, выискали подходящую акацию, он спилил мне шикарную толстую ветку под лук. Папа говорил, что лучшие луки делаются из тиса и акации. В течении выходного дня, отец трудился над моим боевым оружием. Он смастерил мне изумительный крепкий деревянный меч, вырезанный с деталями, с удачнейшей рукоятью и заточенным с двух сторон лезвием. Меч бы тяжелый, прочный и упоительно удобно ложился в руку. Я сразу ощутил себя рыцарем и завертелся по двору, сражаясь с воображаемыми противниками. К вечеру был готов и лук. Это было изумительное оружие. В мой рост длинной, очищенный от коры сужающийся к концам, перетянутый толстой тетивой упругий, могучий лук. В середине отец оставил немного защищенной до гладкости коры, чтобы удобнее было держать оружие. Мы опробовали его на улице, отец выстрелил из лука в небо и стрела буквально пропала из виду улетев чуть не в облака. Прилетев через некоторое время она с тяжелым стуком ударилась в землю и я понял, что обладаю настоящим оружием. Я был безмерно счастлив и благодарен. Отец зашел в дом ужинать, а я помчался к друзьям хвастаться своим оружием. Восторгу и зависти приятелей не было предела.
На следующее утро мы с Муьмином решили тайком пробраться в охраняемый детский сад и спилить ему подходящую для лука ветку с растущих в саду ив. Муьмин почему то считал, что ива это наиболее подходящее для изготовления его лука дерево.
Я пошел с ним прихватив с собой все свое оружие. Мы пролезли под запертой калиткой, Муьмин забрался на иву и принялся пилить понравившуюся ветку, я ждал его внизу размахивая мечом, лук был перекинут через плечо за спину.
Когда Муьмин уже спускался с дерева с отпиленным суком, наше присутствие обнаружил сторож выглянувший из окна садика. С гиканьем и ругательствами он побежал видимо к дверям. Мы наутек. Пока сторож возился с ключами, мы успели добежать до калитки.
«Лезь первым!» — приказал Муьмин.
«Я толстый, я долго буду лезть, давай ты!» — быстро выговорил я.
«Лезь, ты младший! И в конце концов я тебя сюда позвал», — заорал друг и толкнул меня к земле. Я упал пузом на асфальт и начал протискиваться под калиткой, лук мне мешал, я скинул его с плеча и протиснулся наружу. Оказалось, что мой меч, заткнутый за ремень на поясе, тоже вывернулся от трения и остался за калиткой сада. В щели забора у видел, что сторож уже в трех шагах от Муьмина. Тот кинулся под калитку засучил ногами и тут я услышал звонкий хлопок сильнейшего удара. Схватив друга за руки я вытянул его из под калитки и пока сторож возился открывая ее, мы успели удрать на безопасное расстояние. Мы стояли на углу сада, пытаясь отдышаться и, обратив внимание на грустнейшее выражение лица моего друга, я спросил:
— Он тебя ударил?!
— Да! — проворчал Муьмин. — Твоим мечом!
Я представил себе толщину своего деревянного оружия и его тяжесть и поежился. Однако мой друг не подавал признаков человека, которого эдак вот прибили.
«Покажи спину...» — попросил я Муьмина. И когда увидел красный широченный рубец через всю спину на теле друга, я понял, каким недюжинным мужеством обладает этот человек. На коже его вздулся широченный, толстый шрамище, кое—где кожа полопалась и видны были капельки выступившей крови.
«Вот это человечище!» — думал я, в некоторой степени ощущая вину... Все-таки моим мечом он получил! — «Я бы наверное орал на всю улицу!!!».
Муьмин больше не дал мне развивать тему об ударе. Мы пошли наблюдать развитие событий с моим оружием. Какой же подлости и гадостной натуры был этот сторож. Он зашел в здание сада, вынес пилу и видимо зная, что мы наблюдаем за ним, распилил во дворе на несколько частей мой лук и меч. Обломки он перекинул через калитку.
Своим чудесным оружием я наслаждался ровно полтора дня. Я понимал, что никогда в жизни у меня больше не будет такого прекрасного лука, такого настоящего почти меча. Я знал, что отец даже если узнает о происшедшем не станет мне делать нового оружия, хотя бы потому, что обидится на то, что я не сберег его подарок. Это была настоящая трагедия. Совершенно не укладывалось в голове, как же можно быть таким подлецом и варваром как этот старый сторож, чтобы разрушить такую красоту.
«Хотя бы он его своим внукам отдал!» — с горечью думал я, еле сдерживая слезы страшной для меня потери.
[AdSense-B]
Муьмин же ни словом не обмолвился больше об ударе, обрушенном на его спину, даже на «совете директоров», прошедшем тем же вечером у нас на улице, среди детворы, в присутствии Арбиа. Муьмин с горячностью и негодованием рассказывал о варварстве сторожа, о качественности моего уничтоженного оружия, в деталях описывая Арбиу как хороши были мои лук, стрелы и меч. Я удивлялся почему Муьмин молчит о том, как ему досталось, но завести об этом речь не решался. Потому как вдруг ему будет стыдно, если все узнают как его приложил сторож.
Арби слушал молча, изредка уточняя детали, я видел как глаза его загораются привычным мрачным и холодным огнем, клокотавшего в его мятежной душе бешенства.
Он вникал в суть рассказа, бледнел и криво улыбался. Уточнял все у меня, как участника свидетеля драмы. Долго и мрачно молчал. Ближе к ночи мы наболтавшись разошлись по домам. А как-то утром, когда я позавтракав выбегал на улицу, я услышал, что поселковскому детсадовскому сторожу кто-то разбил голову кирпичем. То ли матери это соседка рассказывала. То ли соседка матери.
Когда я зашел к Муьмину, он встретил меня словами «Мы отомстили за тебя и за меня!». Деталей происшествия я так никогда и не узнал от друзей. Знаю только, что инициатором и главным исполнителем был Арби. Знаю, что они где-то подстерегли нашего обидчика, и с крыши кинули в него кирпичом. Отомстили за друга. Сторож потом долго ходил с перевязанной головой.
