Насипат

29 сентября 1819 года, карательная операция под руководством генерала Ермолова.

Молочный туман, цепляясь за кроны вековых деревьев и медленно опускаясь, сизой дымкой окутывал спящий аул. Земля задрожала под копытами всадников, молча подбирающихся к аулу. Вдалеке показались глинобитные крыши, и всадники, в коих уже бродила дурная кровь, пришпорив коней, понеслись вскачь. «Ура-а-а!» — Неслись их крики, и воздух наполнился страшным перекатом гула и свиста, и бешеная армада вооружённых до зубов солдат огненной волной окатила мирно дремлющих предрассветным сном людей. Следом раздались холодящие душу и кровь стоны застигнутых врасплох. Русские штыки без разбору кромсали тела безвинных жертв. Иногда, визжа, пролетала пуля, догоняя ускользающую от этого ужаса жертву и укладывая ее рядом с теми, кто уже лежал, вздёрнутый на штыки. В куче лежали женщины, мужчины, дети и грудные младенцы. Вина этих несчастных — что довелось им родиться чеченцами. Тела жертв были настолько изуродованы, что без содрогания невозможно было на них смотреть. Ещё недавно спавшие безвинные люди сейчас лежали, захлебнувшись в собственной крови. Несколько десятков тел лежали с отрубленными конечностями, которые валялись то тут, то там. Ранний солнечный луч делал последнее усилие, стараясь пробиться сквозь редеющий туман, и, если бы солнце обладало свойством видеть, оно померкло бы от ужаса, представшего взору.

Среди этого кровавого погрома, рядом с остывающими телами истошно заливаясь в плаче и без конца дёргая за спутавшиеся в сгустках крови волосы матери, сидел мальчуган лет четырёх. Его крик о помощи заглушали стоны умирающих. Солдаты, вдоволь налюбовавшись зрелищем, начали сжигать аул. Горели урожайные поля; что уцелело в пожаре, рубили шашками, чтоб никому не досталось, если случайно кто уцелеет. Дым от пожара густым чёрным, смрадным облаком застилал горизонт.

Накануне, перед нападением русских, Насипат снился сон, где она, ещё совсем маленькая девчонка, вся охваченная страхом быть убитой русскими солдатами, бежит с родителями в чащу леса. Это было не один раз в её прошлой детской жизни. Но наяву в это страшное утро ей суждено было увидеть продолжение своего сна. Она видит, как солдаты на её глазах вонзают штыки в тела мужа и детей. Одна из ее дочерей протягивает руки к солдату, в надежде пробудить в нем чувство жалости, но солдат протыкает худое детское тельце штыком. От увиденного она взвыла как раненный зверь, понимая душой, но разумом желая, чтобы это было продолжением сна. Но лужи теплой крови, искромсанные тела жертв говорили о реальности. «Я хочу умереть, мне незачем жить!» — проносится в ее мыслях. Силы покидают ее, она мечется, не замечая раны, словно стараясь вдохнуть жизнь в мертвые детские тельца, а затем падает в бездонный колодец.

[AdSense-A]

В страшную реальность возвращает ее раздирающий душу детский крик. Тяжело раненая Насипат сделала попытку открыть глаза, но вспухшие веки не слушались. Лизнув обсохшие губы шершавым языком, она сглотнула соленую от слез слюну. С трудом открыв глаза, приподняла налитую свинцовой тяжестью голову, осмотрелась по сторонам и увидела своих детей, чьи тела, изуродованные солдатами, лежали распростертые на земле. Там же лежал и муж со следами ран от штыков. Совсем невдалеке виднеется тело старшей шестнадцатилетней дочери, голова которой рассечена надвое. Сердце несчастной женщины пронзила щемящая боль, из груди вырвался глухой вопль, и Насипат опять провалилась в бездну мрака.

Все тот же жалостливый детский плач вновь возвратил ее в мир живых. Этот крик дал силы, и Насипат поползла в сторону плача. Над селом клубился дым от пожара и густым черным облаком застилал горизонт, затмив собой утреннее солнце. Огненный столб из полыхающего пламени уходил высоко в небо, искры от которого разносились все еще по крышам догорающих домов. Воздух наполнился знакомым запахом гари, который пробирался вовнутрь, стесняя дыхание. «Горят кукурузные посевы,» — догадалась она. «Чтоб вам так гореть в Аду, гяуры!» — крикнула она, собрав последние силы. Но никто не услышал ее проклятий. Ад, устроенный русскими солдатами, был ими покинут. Но будь там целая армия, в Насипат не было страха, был только слепой материнский инстинкт, спасти исходящегося в крике ребенка. И она ползла, переваливаясь через груды мертвых тел, пока не увидела впереди себя полуголого мальчугана.

Черноглазый малыш теребил волосы матери, стараясь своим плачем привлечь ее внимание. Внезапно он замолчал, остановив свои полные от слез глаза на женщине ползущую в его сторону, но испугавшись то ли её вида, то ли прежний испуг заговорил в нём снова, он закричал, как резаный. Она взяла мальчонку на руки и, превозмогая нечеловеческую боль, приподнимаясь и снова падая, в паническом страхе двинулась в чащу леса. Ей к этому было не привыкать. Она не раз скрывалась, спасаясь в густых лесах от врага. И сейчас надо было спасти жизнь осиротевшего маленького человечка, волей судьбы оставшегося в живых. В этом бегстве от смерти в ее голове проносились обрывки детской жизни, она сравнивала себя с мальчиком, которого прижимала к груди. То поднимаясь во весь рост, то падая от усталости, она добралась до спасительного леса.

Наконец отдышавшись, она присела с мальчуганом под громадным буком, чья густая крона дохнула на них утренней прохладой. Под порывом ветра о чем-то таинственно шелестела молодая листва, и вдалеке говорливо журчал ручеек. Только одна Насипат знала, что листва векового бука вымаливает у Всевышнего о спасении мальчика, и о том же журчит быстрый ручеек. Ей, конечно, хотелось им выплакать свое горе, но она не стала этого делать.

Насипат постаралась проглотить ком в горле и обратилась к мальчику: — Как тебя зовут? Немного успокоенный и обласканный ее жалостливым взглядом, он ответил: — Салам. — Салам, — тихо повторила она. — Какое красивое имя! — почти прошептала она, и малыш растянул в улыбке рот, который недавно сводило в плаче. Насипат крепко, по-матерински, прижала его к израненной груди, глаза против воли наполнились слезами, перед ней стояла картина, в которой она лишилась всей семьи. Убаюканный ее теплом, мальчик заснул, а она погрузилась в воспоминания.

Незаметно опустилась ночь. Луна освещала мягким светом горы. Запах трав стелился над землей, где-то ухал филин и его колдовской крик эхом разносился над лесом. Но убитая горем Насипат в природной красоте видела лишь кощунство. «Почему от моего безмерного горя не упадут небеса на землю? Почему реки не повернут вспять?» — задавала она себе вопрос, а ее материнское сердце навсегда поселилось в том селе, где остались лежать самые дорогие ей люди, ради которых она жила на этой земле. И Насипат от страшного сегодняшнего дня перекинула мостик ко дню давно минувшему, когда осталась круглой сиротой. Перед ее взором живо воскресли жуткие картинки из памяти. В тот день русские окружили село, где она жила со своми родителями, и начали штурм. Целый день село отчаянно сопротивлялось. Тела русских солдат лежали вдоль всей дороги, заняв всю проезжую часть. Но солдаты прибывали вновь, заполняя редеющие ряды убитых. А к вечеру силы стали неравны. После этого страшного погрома она лишилась своих братьев и сестер. А отец и мать погибли в том неравном бою при сопротивлении. Затем, как обычно, село сожгли, раненые и скотина заживо сгорали в огне. Мычание скотины и стоны умирающих, слившиеся воедино, долго слышались на догорающим селом. Насипат тогда было столько, сколько сейчас Саламу, и чудом уцелев в этом аду, была обнаружена родственниками, приехавшими предать земле останки убиенных.

После, немного повзрослев, она задавала себе этот вопрос и сейчас пытается на него найти ответ: «За что так страдает несчастный народ? Сколько поколений еще должно пройти через этот земной ад? Почему на земле, доставшейся нам от предков, не дают жить?» Но в ответ лишь тишина. Только налетевший ветер шелестит густой кроной вековых буков. — Лучше бы я тогда погибла, — прошептала Насипат высохшими губами и слезы градом полились из глаз по ее щекам, стекая на оголенное детское плечико. — Лучше бы я тогда погибла, — и опять перед глазами возникла картина жестокой расправы над семьей, — но Всевышний решил иначе значит была на то Его воля. Он дал мне выжить, ради спасения сироты. — И картинки из памяти прошлого сменили нынешние. Кровавые погромы, жестокие штурмы и внезапные нападения мелькали перед глазами. И считалось удачей, если очередной карательный рейд приходился на лето, это вселяло надежду спасшимся выжить. А когда погромы приходились на зимнее время, людям доставалось от сильных холодов. Сколько раз, бывало, в трескучие зимние морозы взрослые разводили огромный костёр в лесу, где все грелись у его тепла. А мужчины всю ночь стояли в карауле. Она, маленькая, несмышленая девчонка, всё не могла понять, чего же хотят эти русские от них? И взрослые объясняли, что русские хотят забрать их землю, истребив всех чеченцев. «Защищая эту землю, умирали наши предки, и мы умрём, но врагу её не уступим», — говорил её отец.

Эту ночь заночевала она с мальчиком в глухом тёмном лесу, и не было в ней чувства страха одиночества или страха перед диким зверем. Все чувства притупились, только желание спасти ребенка любой ценой стало ее смыслом жизни. Три долгих дня и ночи шла она в далёкое село к родственникам по матери, чтоб на время остановиться у них, залечить рану и определиться с дальнейшей жизнью. Мальчик хныкал и требовал, чтоб она вернулась к его родителям. Он не понимал, что с ним произошло? Насипат без конца рвала молодую крапиву, обжигая руки. Перетирала её и ела с Саламом, чтоб не умереть с голоду. — Вот скоро доберёмся до села, и ты попробуешь самый вкусный на свете и аппетитно пахнущий кукурузный хлеб, — говорила она Саламу. Ему нравилась, когда она так говорила, и он желал одного — быстрее добраться до места.

На пути в зарослях попадалась ежевика, она рвала сочные тёмные ягоды, налитые соком, и давала их мальчику. Наконец показались крыши домов, до села осталось идти совсем немного. Насипат держала в своей руке теплую ладошку Салама, он без конца спрашивал её, долго ли ещё идти? Раненый бок жутко пекло и болело плечо. Но она старалась не замечать этого, её вдохновляла мысль, что скоро они дойдут до места. Она крепко держит малыша за руку, налетевший теплый ветер шелестит подолом ее пыльного платья, платок сполз на плечи, обнажив спутавшиеся смоляные косы. Там за ее спиной остались лежать самые дорогие для нее люди, сожженное село, убитые сельчане. Впереди простиралось иная картина. Село без признаков войны, над которым витает аромат кукурузного хлеба, снопы искр из печной трубы, где готовят вечернюю трапезу да мирная речь, раздающаяся то здесь, то там.

Там, за спиной — Смерть, впереди — Жизнь, которую надо выбирать ради спасенного ею же мальчика. Уже вечерело; скотина с полным выменем молока, мыча, возвращалась домой, оставляя за собой клубы пыли. Ещё недавно точно также возвращалась её корова, а теперь нет её, нет села, нет семьи, ничего нет. Во рту у неё пересохло, в горле опять стал ком, который мешал дышать… Собрав последние силы, они вслед за стадом вошли в село.

[AdSense-B]

Остановилась Насипат у старого дома, обнесённого высоким забором, толкнув здоровой рукой плетённые из толстых прутьев ворота, они оказались внутри просторного двора. Её дальняя родственница Халипат привязывала только что вернувшуюся с выпаса корову. Затылком почувствовала чей-то взгляд на себе, обернулась и не признала в женщине прежнюю Насипат. Бывшие черные, как вороново крыло, волосы посеребрило сединой, прежний блеск в глазах потух, веки впали, а лицо — сплошной сине-жёлтый синяк. Теперь в ее глазах только боль и страдание, уголки рта в ссадинах, с запекшейся кровью. Родственница, бросив верёвку от коровы, вытирая руки о подол старого платья, с плачем и криком бросилась ей на шею. Совсем расчувствовавшись и расслабившись, Насипат дала волю своим слезам. Тут вдруг острая боль пронзила грудь, и Насипат рухнула наземь, провалившись опять в темноту. Стоявший рядом Салам, испугавшись, начал тихо скулить. Все от мала до велика выбежали из дома, и только тут обнаружили, что Насипат ещё и сильно ранена. Её бережно подняли и внесли в дом. Когда она очнулась и пришла в себя, то увидела, что лежит на поднаре. Около неё суетились родственники, а рядом у ног устроился Салам, который не отходил от неё ни на шаг. — Она пришла в себя! — закричала обрадовано Халипат. Рана была перевязана. — Теперь ты сто лет будешь жить. Ты с того света вернулась,- сказала Халипат. — Видно, не судьба мне умереть,- тихо произнесла она и посмотрела в сторону Салама, при этом лицо её посветлело. — Сынишка у тебя замечательный, — сказала хозяйка, ни словом не обмолвившись о тех, кого ей пришлось оставить на месте страшного побоища. Не время вспоминать об этом, бередить её душевные раны. Насипат приятно было слышать похвалу о сыне, она рукой провела по его голове и пригладила его ершистые волосы.

Она была ещё слаба, но дело уже шло на поправку. Их каждый день поили парным молоком и кормили хлебом из кукурузной муки. Они были на положении гостей. По этому случаю, они занимали лучшую постель, еду, им оказывали особый почёт, сами же хозяева укладывались спать на полу и воздерживались в пище, чтоб досталось больше гостям. Насипат с усыновленным Саламом находились пока на этом положении. Но по мере её выздоровления решено было отстроить для них отдельный домишко, созвав белхи1.

С каждым днём Насипат становилось лучше, тело набирало утраченные силы, щёки порозовели, только взгляд её жгучих чёрных глаз был всё ещё потухший. Да и разговорить её было невозможно. Так и прослыла потом молчуньей. Мальчик тоже приходил в себя, особо не тревожа воспоминаниями о недавно случившемся. Хотя иногда было видно, как он тоскует, никому не жалуясь, в одиночестве, как волчонок, потерявший мать. При виде этой картины сердце Насипат сжималось от жалости и горя, воскрешая в памяти страшные события. Но мирная жизнь текла, залечивая душевные раны.

Время пролетело незаметно, для Насипат отстроили домишко, где она и жила вместе с сыном, обеспеченная всем необходимым, как и семья Джамирзы, ее дальнего родственника. Она занималась воспитанием сына, стараясь отдать ему всё, что осталось от израненной души. Чрезмерную любовь и привязанность она старалась не показывать. У чеченцев это было не принято, мальчиков воспитывали строго.

Однажды вечером она наблюдала за Саламом из окна. Он занимался рубкой дров. Несмотря на малый возраст, в нем были уже задатки настоящего мужчины. Движения четкие и твердый характер были налицо. Надо ему расти под мужским началом, и не так долог тот день, когда он покинет ее.

— Скоро нужно будет тебе переехать в дом Джамирзы, тебе к сбору урожая стукнет семь лет, — тихо сказала мать сыну, когда он вернулся, закончив работу. — Джамирза — храбрый воин, не раз бывавший в смертельных боях с русскими, и получил не одно ранение. — Я готов, — ответил Салам. Он рос очень серьёзным и ответственным, весь в своего отца, погибшего в тот день на рассвете. Отец Салама был храбрым и мужественным человеком, снискавшим к себе уважение сельчан, что является самым высоким критерием для чеченца. Сын обещал быть похожим на него.

Салам рос добрым и отзывчивым, но и обид не прощал, не был задирой, но если его несправедливо обижали, дрался отчаянно и дерзко. Переход в дом Джамирзы был обусловлен рядом причин, главной из которых являлось воспитание в мальчике воина и защитника своей Родины. Начиналось оно с семи лет.

Шли годы. Салам вырос под началом Джамирзы, был достойным и внимательным сыном Насипат. Она очень гордилась его успехами и тем авторитетом, который завоевал он среди своих сверстников. Уже в пятнадцать лет выступал в боях против русских, хотя Джамирза был против, считая, что он ещё слишком молод. Дети Джамирзы стали для Салама родными братьями и сестрами. И многие завидовали Саламу в том, что имел он не одну, а двух любящих его одиноково матерей и отца, который стал ему примером во всем. Салам рано женился по собственному желанию. Но в этом чистом порыве нашёл поддержку в Джамирзе и Насипат. Он считал, что должен как можно скорее пополнить свой род, дать ему достойное продолжение. Салам всё больше обращал свои взоры на родное село. И мечтал туда вернуться, но боялся своим желанием обидеть Джамирзу, заменившего ему отца.

Салам позже всё же вернется в свое родовое село, у него родятся три сына и две дочери. Он станет участником не одного похода против русских и в конце концов отдаст свою молодую жизнь за столь желанную чеченцам Свободу, чтобы мы, его потомки, никогда не знали колониального гнёта, а жили свободными и равноправными, какими чеченцы рождаются на этой Земле. Погиб Салам в 1840 году, в возрасте двадцати пяти лет.

Автор неизвестен.