Голоса мальчишек и звон в ушах плавно растворились в воздухе. На смену этим звукам пришёл мужской голос:
— Тебя как зовут?
Я молчу.
— Ну, как тебя зовут? — снова повторяет человек, разогнавший толпу мальчишек, от которых я только что безуспешно отбивался.
Я не знаю, какое из имён назвать моему спасителю и некоторое время думаю, безуспешно пытаясь стереть с лица кровь, текущую из носа. А зовут меня по-разному. Мать, например, называет Лала, сверстники-чеченцы — Кана, сверстники-русские — Чурка. Отец обращается ко мне чеченским словом КIант. Лучший друг отца, дядя Вася, называет Сашей. Сашкой… Это имя мне тоже нравится. Его и выбираю.
— Сашк… — наконец отвечаю я.
— А за что они тебя? — человек кладёт мне на голову свою ладонь, — ну, что молчишь всё время? Не понимаешь по-русски?
Я действительно плохо говорю на этом языке, но молчу не поэтому — я не хочу жаловаться незнакомому. К тому же, меня чем-то унижает его вопрос.
— Ты где живёшь? — спрашивает мужчина, глядя в сторону мальчишек, которые, стоя в отдалении, наблюдают за нами. «Проводить хочет!» — думаю я про себя. « Вот ещё! Потом совсем задразнят!»
— Издес, — говорю я, и вяло, чтобы не обидеть взрослого, освобождаюсь от его руки. — Нидалько…
— Ты кто? — не отстаёт мужчина, с интересом разглядывая меня.
Я произношу слово, от которого, знаю, многих передёргивает:
— Чичен…
Ну, вот, так и есть — глаза незнакомца округляются от удивления.
— Да-а?.. А какой белый!..
Мужчина приседает на корточки, и его голова оказывается на одном уровне с моей. До чего же синие у него глаза! И какие грустные! А волосы на голове такие же светлые, как и у меня. Он опять кладёт руку мне на голову. Мы смотрим друг-другу в глаза, и мне не хочется на этот раз убирать его ладонь.
— Ну, так за что ты с ними?.. — теперь вопрос задан так, что он меня не унижает. Это мне нравится, и я с охотой отвечаю:
— Даразнят.
— Как?
— Чичен-балада, па кален барада… — остальное, очень обидное и грязное, перед взрослым произносить не хочется.
Меня действительно злит эта дразнилка. Злит своей величайшей несправедливостью. В ней нет ни единого слова правды. Во-первых, я не балда, потому что, в отличие от них, знаю все буквы русского алфавита, читаю по слогам и могу считать до ста, хотя в школу мне идти только на следующий год. Во-вторых, бороду чеченцы не носят, только старики, да и то не все. То, о чём умолчал, и вовсе сплошные оскорбления. Такие слова мы не произносим даже в своей, мальчишеской компании — некрасиво. Когда я пытаюсь всё это им объяснить, они не слушают, а только дружно смеются и ещё больше подхватывают, распаляясь: “Чечен-балда…»
— Ну, и что? Ты из-за этого с ними дерёшься? — удивляется незнакомец. — Да ты и в самом деле балда, если поддаёшься на такую чепуху.
— Ни эта… Они ищо сказал: «Висе чичен бандит и перидател. Паравилна нас Сталин висалал, Ми висе за немцев, нас висе убивайт нада!»
У мужчины делается странное лицо. Непонятно чему улыбаясь, он спрашивает:
— А немцы все плохие, правильно?
— Паравильна! — согласно киваю я головой.
Он больше ни о чём не спрашивает, только продолжает грустно смотреть мне в глаза. Чутьём ребёнка я догадываюсь, что сказал что-то не то, но не понимаю, что именно.
— А тебя как зовут? — обращаюсь я к нему.
— Меня зовут Анатолий Штольц. Дядя Толя… Ну, ладно…
Он встал, взлохматил мои волосы, потом полез в карман брюк и достал оттуда… нож! Мечта всех знакомых мальчишек! Сколько времени мы провели в станционном магазине, жадно глазея на такой же, лежащий под стеклом витрины! Смотрим так долго и пристально, что продавшица начинает нервничать и прогоняет нас. Чего только в этом ноже нет! Кроме лезвия есть и отвёртка, и буравчик, и шило, и штопор, и нож для консервов. Есть даже вилка с ложкой! И вот теперь, этот самый нож, дядя Толя протягивает мне. Заметив моё недоумение, он говорит:
— Бери. Я тебе его дарю, На память. А теперь пойдём, я тебя до дома провожу.
— Ни нада! — говорю я, разглядывая подарок и поочерёдно вытаскивая и складывая лезвия. Вспомнив, что не поблагодарил его, я с трудом отрываю взгляд от ножа и пытаюсь, как взрослый, сдержанно, скрывая охватившее меня ликование, произнести:
— Испасеб.
Кажется получилось. Дядя Толя улыбается:
— Пожалуйста. Смотри, не потеряй.
И, напоследок, ещё раз потрепав мои вихры, говорит:
— Ну, чечен, бывай. Увидимся, может. До свиданья.
— Дасидани, — я жму протянутую мне руку и долго гляжу ему вслед. Потом всеми моими мыслями вновь завладевает только что подаренный нож.
Волчонок, сидящий во мне, потерял бдительность и за это тут же следует расплата. Я оказываюсь лежащим на земле, сбитый с ног сильным толчком в спину. Чудом удерживаю в руках нож, и его неубранное шило едва не протыкает мне живот. Как я мог забыть о своих врагах! Теперь путь к отступлению отрезан. Со всех сторон меня окружила ликующая братия, и я вижу их запылённые, босые ноги почти у самых глаз.
— О чём с фашистом говорил?
Я не понимаю, кого они называют фашистом. Ведь не этого же ясноглазого дядю Толю, подарок которого я сжимаю в руке, накрыв своим телом!
Лёжа в пыли, я лихорадочно соображаю, что же мне предпринять? Пока лежу — бить не будут : неписаный закон «лежачего не бить», свят среди всех мальчишек. Но и валяться здесь бесконечно я тоже не могу. «Слабого не обижай, тихим не верь, агрессивных не бойся. Если ты один, а их много и сил не осталось, — бери всё, что попадается под руку», — вспоминаю я слова отца. Было и другое наставление : «Запомни, придёшь домой с жалобой на кого-нибудь, сам схлопочешь!» Я зыркнул глазами вокруг себя — ни палки, ни даже камушка.
Развязка наступает совершенно неожиданно, как для меня, так и для пацанов. Один из них, самый мне ненавистный, по кличке «Будка», с возгласом «чеченская морда», больно бьёт меня ногой. Какая низость! Я вскакиваю взбешенный таким коварством, и, не помня себя от ярости, всаживаю ему шило в мягкое место. Раздаётся пронзительный вопль. «Будка» обеими руками хватается за своё жирное седло, и, не переставая визжать, убегает, смешно выбрасывая перед собой толстые ноги. Толпа подаётся в мою сторону, желая понять причину бегства «Будки». Я же кручусь вочком, готовый отразить новое нападение. Увидев в моих руках нож, мальчишки разбегаются. Некоторое время стою посреди улицы один, оценивая происшедшее. Потом, успокоившись, иду домой.
Открываю калитку и вхожу в свой двор. Под большой акацией, у печи, сложенной из самана, нана готовит что-то из муки. По волшебному запаху догадываюсь — лепёшки с творогом.
— Нана, у нас будут гости? Кто?
Взглянув в мою сторону, мать вместо ответа, недовольно качает головой:
— Опять подрался! Опять на тебя с жалобой придут! Подожди, отец тебе задаст.
— Не задаст. Смотри, лучше, что мне дядя подарил, — я достаю из кармана нож.
— Какой такой дядя? — мать распрямляет спину и подозрительно на меня смотрит.
— Дядя Толя, — потом с трудом вспоминаю, непривычное для моего слуха, слово. — Штольц! Нана, а что такое «Штольц?»
— Штольц — это немецкая фамилия.
— Как немецкая? А он что, немец, что ли?
Изумлению моему нет предела. Человек, назвавший себя Анатолием Штольцем, не имеет ничего общего со словом «немец.» Из кинофильмов про войну я твёрдо усвоил, что все немцы — наши злейшие враги. Все они безжалостны, коварны, кровожадны...
Когда мы, мальчишки, играем в войну, никто не хочет быть «немцем». Спорим до хрипоты и, в конечном итоге, каждая сторона считает «фрицами» противоположную. Как! Дядя Толя — немец? Ведь он же меня защитил! А нож?.. Я пытаюсь всё это сложить вместе, но у меня ничего не выходит. Обращаюсь за помощью к нане:
— Нана, а как же он тогда в Казахстан попал?
— Их выслали, как и нас, — спокойно отвечает мать, продолжая заниматься своим делом.
— Как, «выслали»?
И тут меня прорывает:
— А их за что? А за что нас? Все чеченцы предатели, да? А кого мы предали?..
Вопросов много и все они очень важны, но мать, устало разогнувшись, говорит:
— Помолчи на время. Иди, лучше, умойся с мылом. Руки хорошо помой, сейчас кушать будем.
Мать смотрит на меня своими красивыми глазами, и, вздохнув, вновь принимается за работу. Вот так всегда. Невозможно со взрослыми говорить о серьёзном! Если что-то и узнаешь, то только из бесед между сверстниками. А тему выселения мы всегда обсуждаем. Говорят, что нас выслали за сотрудничество с немцами, во время войны. Но тогда я не понимаю одного : если мы были заодно с немцами, то почему мой отец, да и другие чеченцы, воевали против них? Вон у отца наград сколько! Тогда, получается, что не заодно? В таком случае, за что выслали? И почему вместе с ними?.. И ещё, раз отец вместе с русскими против немцев воевал, то почему русские нас так сильно не любят? Не все, конечно. Вот у отца лучший друг, дядя Вася, он русский. Но «Будка» и все остальные — точно не любят!
Снова вспоминаю о дяде Толе и, повернувшись к матери, продолжаю свой допрос:
— Нана, а немцы с кем были заодно, если их тоже выслали?
— Маленький ты ещё, Лала. — Мать обнимает меня и целует, стараясь не запачкать своими руками, белыми от муки.
bekhan, Teptar
