— Вечером у Аматты будут белхи, ты пойдёшь? — спрашивает меня нана.
— Пойду. — живо откликаюсь я.
— Тогда не забудь сбегать к дяде Васалу, сказать, чтобы тоже пришёл, как стемнеет. И тёте Кате скажи.
— А Коле?
— И Коле скажи, если хочешь.
— Конечно, хочу!
Ура, сегодня — белхи!
С наступлением темноты, вместе со своим другом Колей, в сопровождении матерей, мы направляемся к дому моего дяди Аматты. На самом деле его зовут Ахмад, Аматтой его называет нана, потому что, по обычаю, она не имеет права называть по имени ближайших родственников моего отца. И дядю Васю называет не своим именем, а Васал, хотя он моему отцу не родственник, а только друг.
В доме дяди ярко горит свет от нескольких керосиновых ламп. Здесь царит необъяснимая атмосфера, которая действует на меня магическим образом. Подобное состояние я всегда испытываю, перед началом фильма, когда отец иногда берёт меня с собой в кино. Но белхи — совсем другое дело.Тут, так же, как в кино, не всегда знаешь, чем всё закончится, только белхи намного интереснее. Я очень люблю и жду эти вечера. Даже больше, чем фильмы. Здесь я, непосредственно сам, являюсь частью захватывающего действа. А самое главное, тут я с головой окунаюсь в ещё непознанный, а потому, такой притягательный для меня, мир — мир взрослых.
На таких вечерах, обычно, или очищают кукурузу от кочерыжек, перебирают или прядут шерсть. Если работа трудная, её выполняют мужчины, ту, что полегче — женщины. Дети постарше помогают, хотя никто никого не заставляет. Взрослые мужчины сидят отдельно в своём кругу за столом или на дечиг-маьнга дерев. кровать, типа софы, без боковин и подлокотников и разговаривают. Спиртного никто не пьёт. Разговор может быть общим для всех или же отдельным — женский от мужского.
Мужду мужской и женской группой снуёт какая-нибудь шустрая девушка или женщина постарше, она является своего рода связной. Связная передаёт женщинам пожелания мужчин спеть ту или иную песню. Через неё же влюблённый юноша сообщает понравившейся девушке о своих чувствах. И, непременно, среди женщин должна присутствовать одна, которая умеет хорошо играть на гармонике.
Обязательно находится острослов в мужской компании и, такая же, бойкая на язык, в женской. Их словесная перепалка усыпана остроумными шутками и безобидными колкостями. Этот поединок сопровождается безудержным весельем, при этом каждая из сторон поддерживает своего представителя.
При появлении каждого нового гостя-мужчины или пожилой уважаемой женщины все, как один, встают и стоят до тех пор, пока пришедший не усядется. Самый старший по возрасту имеет право не вставать и приветствовать входящего с почётного места, которое он, соответственно своему высокому статусу, занимает.
Войдя в дом, гость произносит традиционное:
— Салам-алейкум!
Ему отвечают мужчины:
— Ва-алейкум ассалам! Марша вогIийла!
Женщины тоже говорят:
—Марша вогIийла!
После того, как все расселись, гостя расспрашивают о житье-бытье, о здоровье членов семьи, родственников и т.д. Удовлетворившись взаимными расспрсами, продолжают прерванную беседу или занятие.
Когда входят мой отец или же дядя Вася, я отмечаю, что встают все без исключения, даже Аматта, хотя он старше всех. Отца все уважают за мужество и верность слову. К дяде Васе отношение особое. Во-первых, он другой национальности и потому не должен чувствовать себя ущемлённым ни в чём. А во-вторых, все знают, что после войны дядя Вася, разузнав, где находится отец, выехал в Казахстан, чтобы быть рядом со своим фронтовым другом. Рассказывали, что на войне они не раз спасали друг-друга от неминуемой гибели. Дядя Вася хорошо говорит по-чеченски, совсем без акцента. Многие бывают удивлены, когда выясняется, что он русский и, вдобавок, мусульманин. Он тоже, как принято, обменивается приветствием и его усаживают там, где наиболее почётно — на дечиг-маьнга. Я всегда стараюсь устроиться поближе к ним, чтобы не упустить ничего из того, о чём говорят взрослые.
А говорят они обо всём на свете: о свадьбах, рождениях, смерти... О жизни, религии, об истории... О прошлом и будущем... Но для меня самая интересная тема — выселение с Родины, которое произошло ещё задолго до моего появления на свет. Про это я готов слушать бесконечно. Из разговоров на эту тему в моей детской голове постепенно складывается представление о том, как всё происходило, начиная с памятного утра 23-го февраля 1944-го года.
В тот студёный день, в течение нескольких часов, всех чеченцев и ингушей погрузили в вагоны для перевозки скота, и отправили в Среднюю Азию и Казахстан. Больных, рожениц и тех, кто из-за старости не мог передвигаться, пристреливали прямо в постели. В высокогорных селениях, недоступных для автотранспорта, жителей сгоняли в колхозные конюшни и, облив бензином, сжигали. Других топили в горных озёрах. Нескончаемо долго поезд вёз голодных, измождённых людей. Днём и ночью. Куда, не знал никто. Поговаривали между собой — везут, чтобы сбросить всех в море. Еды не было. Люди умирали в переполненных вагонах от голода и болезней, но никому не разрешали выходить, чтобы похоронить своих близких. Солдаты просто сбрасывали тела на железнодорожную насыпь. Перенесённые лишения унесли жизни половины выселенных чеченцев.
Особенно сильно врезался в память рассказ об одной девушке. Совсем юная, пятнадцатилетняя девчушка очень стеснялась идти к тому месту в вагоне, которое, как могли, отгородили тряпьём. Она терпела уже несколько дней. Родители безуспешно пытались её уговорить. В конце-концов, однажды ночью, она повесилась на собственной косе...
Ещё говорят о царях и политиках, начиная с незапамятных времён и заканчивая членами Политбюро. Их всех знают поимённо: имя, фамилию, отчество и биографию, с мельчайшими подробностями жизни каждого. Я слушаю, открыв рот. Конечно, многого не понимаю.
Когда взрослые заводят серьёзный разговор, все остальные стихают, прислушиваясь. Никто не перебивает, пока говорящий не закончит — перебивать неприлично.
Вот кто-то сообщает, что «Никит Хурщов» издаёт «пирказ» о возвращении всех репрессированных на Родину. Эту новость слушают, затаив дыхание. Я вижу, как женщины стараются удержать слёзы, но у них это плохо получается. Потом, поочерёдно, старшие дают этому событию свою оценку. Все они единодушны в том, что рано или поздно мы все вернёмся на свою Родину, на Кавказ, что наше выселение было несправедливым. Когда речь заходит о Сталине — мнения расходятся. Одни утверждают, что его обманули, и он ничего не знал о нашем выселении, и обвиняют во всём человека по имени Бери. Другие возражают, говоря, что Сталин прекрасно обо всём знал; что Советская власть насквозь лжива и вероломна, и в доказательство своих слов приводят многочисленные факты, говорящие о том, сколько раз эта власть, за время своего существования, обманывала чеченцев. С доводами последних мало кто спорит, все знают, что они умные, авторитетные люди, с большим жизненным опытом. Мой отец о них очень высокого мнения, хотя и сам знает немало. Из их рассказов я узнаю, что Россия неоднократно ставила чеченцев и ингушей на грань вымирания, и только благодаря своей исключительной жизнестойкости наш народ преодолевал тяжкие испытания.
Ещё они рассказывают такое, к чему основная часть присутствующих относится с большим недоверием. Что в недалёком будущем настанет время, когда многие чеченцы пресытятся всем, будут жить неправедным трудом, потеряют уважение к старикам и забудут, что такое «яхь». Честь Некоторые женщины станут продаваться за деньги. А когда родители начнут перечислять положительные качества девушки, которую хотят выдать замуж, они будут говорить так: «Наша дочь не пьёт, не курит, не сквернословит и не гуляет с мужчинами». При этих словах женщины охают и прикрывают рот рукой. Мужчины качают головой, цокая языком.
(Много лет прошло с тех пор. Многое из того, что слышал на подобных вечерах, позабылось. Но отчётливо помню пророчество одного из этих людей, поразившее моё детское сознание. Вот оно, почти дословно: «Чеченцам на роду предназначена особая судьба; они переживут, за время своего существования, девять геноцидов. Сталинский — восьмой по счёту — не самый ужасный, как думают чеченцы. Россия подвергнет их девятому, страшному и кровавому, несравнимому по бесчеловечности. Во время него живые станут завидовать мёртвым... Спасаясь, люди рассеются по всему миру...»
Впоследствии я часто вспоминал об этих словах. И, будучи юным, и потом, став зрелым человеком. Но, ни тогда, ни после, мне не приходило в голову, что я могу стать свидетелем казахстанского пророчества.)
Во время возникшей паузы кто-то просит гармонистку исполнить его любимую песню. Та, отставив работу, берёт в руки гармонь, и, чуть помедлив, словно собравшись с мыслями, растягивает меха, выводя трогательную мелодию. Я, как зачарованный, вслушиваюсь в слова песни и явственно вижу перед собой то, о чём в ней поётся: величественный полёт орла над белоснежными вершинами гор, сторожевые башни, кристальные родники, цветущие луга со стадами овец, плодородные сады... Поющая спрашивает у парящего в небе орла: «Ты вольная птица и полёт твой свободен, скажи, не пролетал ли ты над Нохчийчоь — землёй моих отцов? Не видел ли родовых башен? Ждут ли нас ещё наши седые горы? Не иссякла ли вода в бурных реках? Не высохли ли холодные родники? Плодоносят ли виноградники и оживают ли по весне зелёные луга? Чей взор ласкают сейчас красоты моей Чечни и счастливы ли теперь те, кто лишил нас Родины?...»
Женщины вытирают обильные слёзы. Мужчины угрюмо молчат, пряча глаза. Мне чудится, я вижу в некоторых из них предательские слёзы, но мать говорит мне всегда, что мужчины не плачут, у чеченцев это стыдно.
Песня закончилась. Один из мужчин восклицает:
— ХIай, маржа хьо дуьне яI!
Я пока ещё не знаю, что такое «маржа дуьне», но в голосе этом столько безысходного отчаяния, что по спине моей пробегает холодок, и я осязаемо чувствую неизбывную, объединяющую всех этих людей, кровоточащую, незаживающую ни на минуту, безграничную боль.
Я подбираюсь к своей любимой двоюродной сестре Айне и спрашиваю у неё, почему все взрослые так хотят возвращения обратно в Нохчийчоь? Правда ли, что там до того хорошо? Айна вытирает рукавом платья влажные глаза и, грустно вздохнув, отвечает, продолжая перебирать проворными пальцами белое облако овечьей шерсти:
— Да, там хорошо, там мы жили всегда. Там наша Родина... Нас разлучили с ней насильно... Я, хоть и была совсем маленькой, когда нас выселяли, но хорошо её помню. Особенно, как нас везли на грузовиках и женщины сильно плакали. И не только женщины, но даже многие мужчины...
— Это неправда, мужчины не могли плакать. — неуверенно возражаю я.
— Я раньше тоже так считала. Но они плакали, я сама видела. Они думали, что их никто не замечает, а я всё видела... Они плакали, когда увидели, как вдоль дороги лежат убитые чеченцы... — Айна опять вздыхает. — Там хорошо, там стеклянные дороги и они блестят, как золото...
Автор bekhan, Teptar
Автор фотографии Абдуллах Берсаев